По существу, Мэри была одной из немногих женщин, которых он не презирал. Однажды на банкете в честь пятидесятилетия Кейти Каррен, нашего близкого друга, Генри и Мэри увлеклись какой-то дискуссией, в то время как все остальные уже опьянели. Генри в тот момент еще не совсем захмелел, а Мэри вовсе не пила из-за своего диабета.

Они заговорили о встречах высших менеджеров, которые обычно проводятся на шикарных курортах. Когда Мэри сказала Генри, что на такие встречи следует приглашать и жен, он возразил: "Вы, женщины, просто стараетесь перещеголять друг друга. У вас на уме только наряды и драгоценности". "Вы глубоко заблуждаетесь,-- ответила ему Мэри.- Когда жены с вами, вы вовремя отправляетесь спать. Вы не шатаетесь попусту. Счета за выпивку оказываются наполовину меньше, а утром вы являетесь на совещание в назначенное время. Когда вы берете с собой жен, вам удастся сделать намного больше полезного". Он внимательно ее выслушал. Потом он мне сказал: "Ваша жена обладает здравым смыслом". С Генри надо было иметь дело, когда он был трезв. В это время его можно было вразумить. Мэри всегда была способна это сделать без каких-либо осложнений.

Генри пытался выглядеть утонченным, придать себе европейский облик. Он умел быть обаятельным. Он даже кое-что смыслил в винах и искусстве.

Но все это было лишь видимостью. После третьей бутылки вина все его нутро вылезало наружу. Он менялся буквально на глазах и превращался из доктора Джекила в мистера Хайла.

Из-за его постоянного пьянства я на светских встречах держался от него на расстоянии. Оба моих наставника, Бичем и Макнамара, предостерегали меня. "Держитесь от него подальше, - говорили они.- Он способен напиться, и у вас может возникнуть конфликт из-за сущей ерунды".

Такой же совет мне давал Эд 0'Лири. "Вас никогда не уволят из-за потери одного миллиона долларов,- наставлял он меня. - Вас уволят однажды ночью, когда Генри будет пьян. Он обзовет вас итальяшкой, и вы подеретесь. Запомните мои слова, это произойдет из-за пустяка. Поэтому всегда держитесь от него на расстоянии пушечного выстрела".

Я пытался. Но Генри стал обнаруживать себя не только грубияном.

Для меня новоротный момент в истинной оценке этого человека наступил в 1974 году, на совещании менеджеров фирмы, посвященном программе равных возможностей для негров. Каждому отделению было предложено представить отчеты о ходе их найма и выдвижения. Выслушав сообщения, свидетельствовавшие о неудовлетворительной реализации этой программы, Генри разгневался. "Вы,- обратился он к нам,- явно не выполняете программу".

Затем он произнес прочувствованную речь, в которой призывал нас возможно больше заботиться о черных. Он даже сказал, что премии менеджеров вскоре можно будет определять в зависимости от успехов в этом деле. "Вот так появится гарантия,- заключил он,- что вы оторвете от кресел свои зады и сделаете все необходимое для нашей черной общины".

Его выступление на этом совещании было столь волнующим, что я буквально прослезился. "Быть может, он и прав,- сказал я себе.- Быть может, мы тянем волынку. Если босс настроен так решительно, нам явно следует действовать гораздо энергичнее".

Когда совещание закончилось, мы все отправились на ленч в столовую для управляющих. Как обычно, я сидел за столом Генри. Как только мы уселись, он начал проклинать черных "Эти проклятые негры,- возмущался он,- постоянно ездят взад и вперед по набережной перед моим домом. Я ненавижу их, я их боюсь и подумываю о переезде в Швейцарию, где таких просто и в помине нет".

То был момент, которого я никогда не забуду. Все во мне перевернулось. Этот человек только что заставил меня прослезиться, и вот всею час спустя он обрушивается с проклятиями на черных. Оказывается, все, что произошло на совещании, было игрой на публику. В душе Генри глубоко ненавидел чернокожих.

Вот тогда я понял, что работаю на настоящего ублюдка.

Шовинизм плох сам но себе, как я успел убедиться еще в Аллентауне. Но ребята в моей школе хоть не претендовали на то, что шовинизм им чужд. Однако Генри был более чем шовинист. Он был лицемер.

На публике он старался казаться самым прогрессивным в мире бизнесменом, но за закрытыми дверями он обнаруживал презрение почти ко всем людям. До 1975 года единственная нация, но поводу которой Генри в моем присутствии не злословил, были итальянцы. Однако вскоре должно было настать время, когда он наверстает упущенное.